Епископ Североморский Митрофан: «Дословный перевод названия нашего любимого города - «Норвежск»

В декабрьском номере журнала «Национальный контроль. РФ» опубликована статья епископа Североморского и Умбского Митрофана (Алексея Васильевича Баданина), которую он подготовил по просьбе редакции. Правящий архиерей размышляет об Арктике, роли россиян в ее освоении, об исторической памяти, которую нельзя забывать на волне нынешнего ренессанса всеобщего мирового интереса к Северу. Предлагаем вниманию посетителей сайта эту небесспорную, но очень, на наш взгляд, полезную статью.

Наша Арктика.  Уроки истории.

Те величайшие усилия, которые настойчиво предпринимали Государи Российские, начиная от Александра Невского «де факто» присоединившего в XIII веке Кольский Север к Новгородской Руси, и кончая Московскими царями «де юре», к концу XVI – началу XVII веков окончательно приписавшими эти земли к Российскому царству, увенчались долгожданным успехом.  Россия стала полноценной Арктической державой.

Однако вскоре отношение к Арктическим просторам России стало меняться. Для Петра Великого Русский Север уже представлялся лишь промежуточной ступенькой к достижению главной цели его жизни – необходимости «прорубить окно в Европу».  Очарование, и даже прельщение России Европейской цивилизацией, надолго определило ход истории нашей страны. Столицу «русского мира» окрестили Санкт-Петербургом, а первый корабль Российского ВМФ получил диковинное название «Гото Предестинация».

Крайний Север, и особенно, Кольская его часть постепенно превратились в некий «медвежий угол» российской жизни и истории. Одним из закономерных и печальных итогов такого равнодушия явилась бездарная потеря части российской территории в ходе демаркации границ с Норвегией, проведенной в 1826 году. Справедливо сетовали исследователи истории Крайнего Севера в то время: «Похоже, и иностранцам, и нашим старым воеводам, и боярам XVI века Лапландия была много ближе и знакомее, нежели мы ее знаем в XIX веке».

Возврат государственной мысли к осознанию стратегической роли Европейской части русского Крайнего Севера произошел лишь во второй половине XIX века. Реальные и решительные шаги в этом направлении были предприняты царем-страстотерпцем Николаем II. В результате анализа ситуации, сложившейся в ходе Первой Мировой войны, стало очевидным, что возможности получения союзнической помощи с западного направления крайне ограничены, а наиболее мощный Балтийский флот вынужден решать сугубо локальные задачи. Желанное «окно в Европу» таковым и осталось, и в полноценную «дверь» не превратилось. Волевым усилием императора Николая II в последний год его правления была построена долгожданная Мурманская железная дорога и заложен северный город – порт Романов-на-Мурмане.

В советское время идея всестороннего освоения и развития Кольского Севера и строительства здесь самого мощного океанского флота России, способного решать стратегические задачи, получила масштабное воплощение.  Однако при этом энергичном промышленном и военном освоении края, древняя история Кольского Севера для советской науки и политики особого интереса не представляла.

О степени нашего присутствия

Одним из трагических изъянов в изучении истории Кольского Севера необходимо признать ошибочные представления о степени нашего присутствия и заселенности этих мест в прошлом. Нынешний взгляд на эти земли, как на территорию, практически исключенную из цивилизационного процесса, и имевшую крайне скудную древнюю историю должен быть решительно преодолен. Этот стереотип свидетельствует лишь о поверхностности наших знаний, и связан с нашей леностью в поиске необходимых исторических свидетельств.

Так, например, археологические работы, проведенные в 2009 году в районе села Варзуги Терского района Мурманской области на историческом месте, издревле называемым местными жителями «прямым городищем», привели к обнаружению остатков сожженной в 1419 году средневековой деревянной крепости – городища. Ориентировочная дата основания крепости – начало-середина XIV века. До этого открытия, согласно традиционному взгляду, граница строительства таких городищ в Древней Руси проходила значительно южнее, по территории Карелии. Максимум, что имелось из самых древних исторических фактов строительства деревянных крепостей на Кольском Север, так это возведение Кольского острога воеводой М.Ф. Судимантовым и Печенгского монастыря преподобным Трифоном Печенгским во второй половине XVI века.

Дальнейшие археологические изыскания 2012 года, проведенные на месте Никольской церкви села Варзуга, и радиоуглеродный анализ образцов древесины дали неожиданную дату основания первой церкви на Кольском полуострове – 1325 год. Эти цифры переворачивают все наши представления о том, «когда есть пошла русская земля» на Кольском Севере.

Это что касается восточной части Кольского Севера.

Что же касается крайних западных границ, то в 1537 году Россия заявляла протест Швеции в связи с тем, что «коронный фохт (Befalningsman) Северной Ботнии (Norrebothn) вторгнулся в Мурманскую землю, к острогу Варгаву и взял там насильно подать с двадцати приходов и запретил платить подати русским». Другими словами, в 1537 году Россия в столь далеких пределах Кольского Севера, у «острога Варгав» [восточный берег залива Варангер-фьорд – е.М.] уже имела «двадцать приходов». Ниже в тексте поясняется: «фохт взял подать с двадцати погостов (кирхшпилей)». Как мы понимаем слово кирхшпиль, (приход, погост) прочно увязано с наличием в нем здания церкви («кирхи»). То есть к 1537 году плоды деятельности наших Кольских просветителей в этом, по сути, «двоеданном», районе были весьма впечатляющими.

Как следует из сообщения Иакова Перссона, секретаря Норботтенского фохта, составленного в 1581году, – на север от Мальмуса [Колы – е.М.] «лежит остров, называемый Helgeoeёn, Гельгён [т. е. нынешний полуостров Рыбачий, Fisker oen gikkernjark – е.М.]. На нем лежит большой город Кoerpenpoll [Корпенпол – т. е. в переводе Корабельная с Цып-Наволоком – е.М.], с 937 дворами и солеварнями в каждом дворе. Этот город имеет громадную торговлю (mechta storra) с англичанами». Увы, но в наше время эти места практически пустынны. Аналогичные свидетельства бурной деятельности российских промышленников имеются и относительно острова Кильдин, так же ныне заброшенного.

Согласно Писцовым книгам 1609 – 1610 годов на Мурманском береге насчитывалось 50 промысловых пунктов рыбопромышленников, 21 становище на западной, и 29 становищ на восточной частях Мурманского берега.

Исконные традиции мореплавания

Кольский Север и Беломорье есть наши исконные территории, где с древности Русь владела морями, и где формировались крепкие традиции русского мореплавания.

Отдавая должное великим деяниям «Петра-титана» приведшим к созданию регулярного Российского флота, необходимо подчеркнуть и то, что история российского судостроения и мореплавания началась не с «ботика Петра Первого». Можно понять, желание иных почитателей западного цивилизационного выбора представить дело так, будто бы лишь в начале XVIII века «просвещенный Запад» приобщил варварскую страну к культуре мореплавания и судостроения.

Авторитетнейший британский историк, создатель знаменитого военно-морского справочника «Джейн» пишет об этом: «Полагают, что истоки русского военно-морского флота относятся к сравнительно недавней государственности, основанной Петром Великим, хотя в действительности флот этот по праву может считаться более древним, чем британский флот. Веком ранее, чем король Альфред [Альфред Великий, IX век – е.М.] построил первые английские военные корабли, русские уже сражались в отчаянных морских боях, и тысячу лет назад именно русские были передовыми моряками своего времени».

Факты истории ясно свидетельствуют, что с древнейших времен морские просторы Арктики были той наилучшей академией, где воспитывалась генерация русских мореходов и судостроителей.

С древних времен Кольские поморы на судах собственной постройки массово ходили на чрезвычайно отдаленные промыслы. Капитан Стивен Бэрроу в середине XVI века свидетельствовал, что только «из Колы вышло 30 лодей на Печеру для ловли моржей». Тогда же он записал в своем дневнике: «В 6 часов утра к нашему борту причалила русская двадцативесельная ладья, в которой было 24 человека...  Пока мы стояли на этой реке Коле [Кольский залив – е.М.], мы ежедневно видели, как по ней спускалось вниз много русских ладей, экипаж которых состоял минимально из 24 человек, доходя на больших до 30».

Как мы видим, упомянутые рыболовецкие суда, «русские лодьи», далеко не «утлый челн убогого чухонца», а промышленные суда большой мореходности. «Судно это подымает от 2 до 12 тысяч пудов [от 32 до 200 тонн – е.М.], вооружение его состоит из трех мачт».

При этом, как не без удивления отмечал в 1556 году, все тот же, знаменитый английский капитан Стивен Бэрроу: «русские смелые и хорошие мореходцы, и у них такие суда, которые шли скорее английских».

Строительство судов таких размеров было весьма привычным, можно сказать обыденным делом русских поморов. «Для постройки судов они не имеют особенной верфи, но каждый предпринимающий работу, выбирает себе зимой удобное место близь своего дома. Хороший лес для постройки получают от лопарей с берегов реки Туломы. Доску для чистых поделок, железо и такелаж привозят из Архангельска». Кстати, Соломбальская (Архангельская) государственная судоверфь была заложена не при Петре I, а еще при Иване Грозном в 1581 году.

Правда, исконные традиции северного кораблестроения в специфическое «петровское» время настойчиво пытались истребить в угоду западным образцам. Так, например архиепископ Холмогорский и Важский Варнава подчиняясь всесильному «оку государеву» – обер-прокурору Синода, разослал в 1726 году по епархии Указ «об уничтожении всех поморских рыболовных судов старых образцов и постройке впредь только «галеотов» и «катыфлентов».

Тем не менее, навыки и опыт северного мореплавания удалось сберечь. Уникальным изобретением наших северных мореходов явилось их «ледовое судно» – поморский коч. Длинна коча 16-17 метров, ширина 4 метра, с весьма небольшой осадкой, что позволяло судну входить в устья северных рек в любое время года. Коч принимал на борт до 30 тонн груза и до 50 человек экипажа. Характерной особенностью коча была яйцевидная форма его корпуса. Эту гениальную идею впоследствии применяли такие исследователи Севера, как Ф. Нансен на своем «Фраме» и создатель ледокола «Ермак» С.О. Макаров. При сжатии во льдах такое судно не подвергалось чрезмерным нагрузкам, а попросту выдавливалось вверх.

Для весеннего промысла поморы строили «суда поменьше» названием – шняка, хотя на ней «можно ходить прямо в Архангельск» [около 900 км – е.М.]. «Длина ее 4,5 сажени [10 метров – е.М.], с острым килем и носом, она легка и не боится волнения. Подымает от 2 до 12 тысяч пудов груза [от 8 до 13 тонн – е.М.]».

Так что можно представить с какой тревогой докладывал ситуацию в районе Белого моря Я. Перссон, секретарь Норботтенского фохта: «В прошлом 1580 году здесь ловили рыбу 7426 (!) лодок из России».

Сказочные богатства

Вдумываясь в эти цифры, можно было бы даже усомниться, – возможен ли в принципе указанный масштаб промысла, реальны ли такие объемы лова рыбы. Однако обратимся к сохранившимся свидетельствам о невероятных богатствах северных морей, что были реальностью в те времена.

В осенний период нереста северных рыб, Баренцево и Белое моря представляли собой фантастическую картину. Так, например, еще в XIX веке можно было наблюдать, что «стаи тресковых пород, подходящие к Мурману, по примерным определениям, занимают площадь до 80 верст [90 кв. километров – е.М.]».

Сохранилось древнее описание очевидца картины осеннего северного моря: «Даже с высочайших корабельных мачт не возможно вооруженным оком достигнуть пределов морского пространства покрытого сребровидным сельдяным блеском чешуи. Сие бесконечное пространство есть густотой сельдей наполнено.

При этом стадо сие окружается со всех сторон и перемешивается с бесчисленными макрелями, сайдой, пикшуями, тресками, семгами, палтосами и многими иными родами плотоядных рыб. Здесь же смешиваются с нею звери водноземные: нерпы, серка, тюлени, тевяки и прочие, а сих в то же время теснят звери рыбовидные: дельфины, акулы, белухи, финн – рыба, косатки, кошелоты и другие из родов китовых.

При таком смятении водной стихии, еще увеличивают представление зрелища сего тучи морских птиц. Они, или кружат по воздуху или ходят прямо по самой густоте сих рыб, беспрестанно их пожирая, и разногласным своим криком, провозглашают невероятность и торжественность сего события.

Известный исследователь Севера упоминал аналогичные рассказы поморов: «В губу эту Сороцкую заходит такое несметное количество сельдей, что, по словам туземцев, вода густеет как песок или каша: шапку кинь на воду – не потонет, палку воткни туда — не упадет, а только вертится…».

В XVII и XVIII веках неоднократно отмечались случаи, когда берега Кольского залива покрывались горами выброшенной волнами рыбы, и население выходило на борьбу с этой бедой, дабы в крае не началась эпидемия. Еще в начале XX века в лоции Баренцева моря указывалось: «В летне-осенний период движение судов по Кольскому заливу может быть затруднено из-за большого скопления сельди».

Топонимический инфантилизм

Все сказанное выше во многом продиктовано желанием ответить на извечный вопрос, ставший особо актуальным в последнее время: «Кто исконный хозяин этих северных берегов? Кому исторически принадлежат эти богатейшие недра земли и моря?»

В этой связи есть необходимость коснуться еще одного важного аспекта. Разворачивающаяся борьба за Арктику происходит на фоне нашего, мягко говоря, легкомысленного отношения к истории, которое хорошо прослеживается в, если можно так выразиться, «топонимической инфантильности». Нам будто – бы нет дела до того, что наши исконные территории Крайнего Севера носят иностранные названия.

Так, например, мы, конечно, с уважением относимся к голландскому мореплавателю Виллему Баренцу, первому из европейцев, сумевшему перезимовать в Арктике, но разве этого факта достаточно для того, чтобы море, издревле называвшееся Московским, Русским, Ледовитым, Скифским и Гиперборейским океаном стало вдруг в 1853 году Баренцевым. Отважный Баренц в 1594 году только пришел изучать эти берега, а его спутник Ян Линсхотен, комиссар голландского правительства, уже записал в своем дневнике, что идя вдоль Рыбачьего полуострова «мы видели густо населенные берега; и русские становища эти были так велики, что в расстоянии 5 миль мы приняли их за большие города».

Можно вспомянуть и «открытый» уважаемым мореплавателем архипелаг Шпицберген, который много раньше был освоен нашими русскими мореплавателями и назван – Грумант. «Грума» или «грумана» – так поморы называли оторвавшуюся от берега и падающую в море ледяную глыбу.

Недавно на Шпицбергене в одном древнем деревянном пятистенке срубленном недалеко от реки Стаббэльвы, нашли часть текста, вырезанного на дереве: «Преставився мирининъ от города» («Умер житель города»). Установлено время постройки этого дома – 1552 год. Баренц же «открыл» этот остров через 44 года. Ныне стало известно «письмо крупного географа Западной Европы Иеронима Мюнцера, датированное 14 июля 1493 года. В нем говорится не только об открытии русскими Груманта, но и о существовании на архипелаге русского поселения».

Спутник Баренца «Корнелиус Най на борту своего корабля имел русского лоцмана, который возил его на Печору и далее, другими словами иностранцы ничего не открыли, а только описали, что видели и слышали от русских мореходов».

Или другой топонимический казус: почему по прошествии более чем семидесяти лет после освобождения территории Печенгского района Мурманской области от кратковременного владения финнов, русские исторические географические названия так и остались финскими?  Почему река Мана, где преподобный Трифон построил первый монастырь, теперь называется Намайоки? Знаменитое Трифоновское озеро, куда Печенгский старец удалялся на свои молитвенные подвиги превратилось в Трифоноярви. Разве ради этого проливали здесь кровь наши предки, монахи и миряне, чтобы наша земля и ее исконные названия неожиданно превратилась в чужеземные «йоки» и «ярви»?

Именно в этом ряду стоит и вопрос с нынешним названием нашей столицы Кольского края – города Мурманска. Легкомысленно, на волне революционного куража было упразднено историческое название нашей северной столицы – «Романов-на-Мурмане», которое утверждало историческую, державную мощь России в Арктике. Как известно, «мурмане» – это те самые норвежцы, которые упоминаются в древних летописях. Так в 1240 году на Неву пришли с агрессией «свеи в силе велице и мурмане (т.е. норвежцы) и сумь и емь». В 1419 году именно они, «мурмане, пришедшие на бусах и шняках разорили погост Варзуги и иные села и монастыри пограбили, а людей избили». «Мурмане», это норманы, жители Норвегии. Другими словами, получается, что дословный перевод названия нашего любимого заполярного города есть «Норвежск», то есть – «город норвегов».

Никакому правителю до революции не могло и в голову прийти так назвать русский город, имеющий стратегическое значение в Арктике. Именно поэтому город был основан, как «Романов-на-Мурмане». То есть этим названием утверждалась незыблемая власть державы Российской на этих берегах. И не надо делать вид, что мы не знаем, что именно правители династии Романовых стояли во главе самых масштабных государственных преобразований, именно при их правлении небывало расширилось и стало величайшей мировой империей государство Российское. А великий преобразователь царь Петр Романов стал первым императором Великой Руси. Не секрет, что именно в этих границах Российской империи нарастил впоследствии свою мощь Советский Союз.

Романовы прямые потомки Рюриковичей, государей, которые изначально породили Русь, как государство. Недавно вся Россия проголосовала за князя Александра Невского, рода Рюриковичей, даровав ему статус – «Имя России». Также и первый царь рода Романовых Михаил Феодорович, потому и стал царем, что наследовал роду Рюриковичей, будучи племянником сына Иоанна Грозного – царя Федора Иоанновича.

Вопрос имени, или названия всегда имеет особое, мистическое, сакральное значение. Исконное название города «Романов-на-Мурмане» в полной мере свидетельствовало о величии нашего прошлого, о мощном духовном потенциале нашей страны, история которой началась не с октябрьского переворота, а с великих деяний наших знаменитых предков. Эти уроки необходимо усваивать и исправляя ошибки прошлых лет не допускать их в дальнейшем.

* * *

Наблюдаемое в последнее время очевидное обострение ситуации вокруг этой северной полярной области Земли, именуемой Арктикой, – неизбежно и закономерно, поскольку здесь сталкиваются политические и экономические интересы многих развитых и развивающихся стран. Угроза возможных конфликтов интересов и процесс дипломатических усилий по их разрешению неизбежно породит острую потребность в надежных исторических аргументах. Уверенность в своей правоте позволит России выстраивать гармоничные отношения в арктическом регионе, которые, как подчеркивается в Основах государственной политики, в значительной мере «должны опираться на взаимовыгодное двустороннее и многостороннее сотрудничество с приарктическими государствами на основе международных договоров и соглашений».

Мы в своей истории не раз уже проходили периоды, как угасания интереса к Русской Арктике, так и возврата государственной мысли к осознанию стратегической роли Европейской части русского Крайнего Севера. Хотелось бы надеяться, что нынешний ренессанс этого интереса, нацелен на долгосрочную перспективу.

Об авторе.

Епископ Митрофан, в миру Баданин Алексей Васильевич, родился 27 мая 1953 года в городе Ленинграде. Крещён во младенчестве в Ленинградском Никольском морском кафедральном соборе. Потомственный военный моряк. Его прадед 12 лет отдал Императорскому флоту, служил под началом адмирала Макарова, прошел вместе с ним два кругосветных похода. Его отец, капитан 1-го ранга, участник Великой Отечественной войны, служил на подводных лодках в 50-е годы ХХ века. Другой прадед будущего владыки, Степан Пименов, был управляющим дворцом Великого князя Михаила Александровича.

В 1976 году окончил Высшее военно-морское училище и в том же году в звании лейтенанта начал службу на Северном флоте. С 1979 года – в должности командира корабля; в дальнейшем командовал кораблями различных классов. В 1995 году окончил Военно-морскую академию имени Н. Г. Кузнецова. В 1997 году демобилизовался по сокращению в звании капитана 2 ранга.

С 1998 года состоял пресс-секретарём епископа Мурманского и Мончегорского Симона и руководителем Издательского отдела Мурманской епархии. Основатель и первый редактор газеты Мурманской епархии «Православная миссионерская газета».

В 1999 году поступил в Православный Свято-Тихоновский богословский институт, который окончил в 2005 году.

В 2000 году получил благословение на монашество от архимандрита Иоанна (Крестьянкина). 12 июня того года архиепископом Мурманским Симоном пострижен в монашество с наречением имени Митрофан в честь святителя Митрофана, первого патриарха Константинопольского. 13 июня того же года был рукоположен во иеродиакона, а 25 июня – во иеромонаха. Назначен настоятелем Успенского прихода села Варзуга.

Основатель и автор серии книг «Православные подвижники Кольского Севера» (с 2002 года издано четыре книги серии). В 2006 году основал серию книг «Кольский патерик», а с 2007 года начал выпускать серию «Святыни Кольского Севера».

Автор идеи и организатор ежегодной международных Феодоритовских чтений.

27 марта 2007 года возведён в сан игумена.

В 2009 году присвоена ученая степень кандидата богословия за защиту диссертации, подготовленной по кафедре истории Русской Церкви ПСТГУ на тему: «Житие преподобного Трифона Печенгского и история Печенгского монастыря во свете новых и малоизученных исторических документов».

Служил благочинным церквей Терского берега Мурманской епархии, настоятелем Успенского прихода села Варзуга, председателем епархиальной комиссии по канонизации.

С 2010 года – член Союза писателей России.

2 октября 2013 года решением Священного Синода был избран, 1 ноября – наречен, а 24 ноября того же года – хиротонисан во епископа Североморского и Умбского. Хиротонию в Духосошественском храме посёлка Первомайского города Москвы совершил патриарх Московский и всея Руси Кирилл.